Горе-злосчастие

После этого случая совсем духом пал Кузьма: злая змея на сердце залегла.

Вырос он жидким да слаботельным. Говорили про него: не казачь­его роду. Ну что ж, в хлебе не без ухвостья. Терпели Кузю в станице: кто жалел, а кто и подсмеивался над ним, да не в зло. Он тож дружбы ни с кем не водил, одиночествовал. От людей прятался. Солнышко к закату потянулось, и Кузя на завалинке объявлялся. Молодой еще, а повадки стариковские заимел.

В той же станице жила дочка атамана Дарья. И личиком бела, и с очей весела. Огонь-девка, живому черту глаза колет. Отцова лю-бимица. Вздыхал атаман: «Эх, жаль, что девка. Такой бы казак вы-шел». Сватов отгонял, свою дочку высоко ставил. Хотел мужа ей най-ти, чтоб по ней был.

Вот как-то раз проходила Дарьюшка с подружкой мимо Кузиного доа, увидела его на завалинке, и запало ей что-то в душу - возьми и спроси: а это, мол, кто такой? Чтой-то раньше я его не видывала. А подружка ей в ответ удивляется:

Сколько разов мимо проходила и только заприметила. Да это К узя-горедушный.

- А отчего горедушный? - спрашивает Дарьюшка.

- Кто-ить знает? Так люди меж собой гутарят. Да вона, вишь, си-дит, развесил печаль по плечам, сам собой любуется.

Разобрало Дарьюшку любопытство.

- Давай подойдем к нему, - говорит.

- Да ну, - отвечает подружка и руками замахала, - с ним токо тоску разводить.

Дарьюшка Дарьюшкой бы не была, если б на своем не настояла.

Подошли они к Кузе. А тот и глазом не ведет. Сидит горюн-горю-ном. Об чем-то думу думает.

Об чем твоя печаль-забота? - спрашивает Дарьюшка.

Поднял голову Кузя. Видит, перед ним две девки стоят. В смущение вошел.

- Да вот, думаю, разбежалось мое счастье по сучкам да по веточкам.

- А что так? - допытывается Дарьюшка.

Так рок судил. Так, знать, на роду написано. Интересно стало Дарьюшке: никогда об этом так не думала. А подружка ее прочь тянет: упреждала, мол, тебя, разведет тут скуку этот Кузя. Дарьюшка и говорит ему на прощанье:

- Приходи на посиделки, у нас весело.

- Ладно, - сказал Кузя и лицом вроде бы как просветлел. Подружка Дарьюшки так и прыснула со смеха. Отошли подаль­ше, она прям зашлась от хохота. Здорово, мол-де, ты над ним подшу-

- А я не шутила вовсе, - говорит Дарьюшка и от досады брови нахмурила.

Прикусила язычок подружка, да ненадолго. К вечеру вся стани-ца знала, что Кузю-горемыку на посиделки пригласили. Разыгрывает Дарья Кузю, всего-то дел.

Ближе к вечеру собрался молодняк на посиделки. Дарья, как всег-да, на первом месте: и поет, и пляшет, и в игрища играет - весела да радостна. И никому невдомек, что она ждет-пождет Кузю, да так, что сердце у нее сладко замирает. И сама-то не понимает, что с ней такой-чи происходит. Наконец-то дождалась она Кузю. Идет тот и споты­кается на ровном-то месте. Молодняк присмирел. Ждут, как дальше комедь разыгрываться будет. Дарья к Кузе подошла, за руку взяла.

- Сядь, - говорит, - опочинься и ни о чем не кручинься.

- Легко сказать, - отвечает Кузя. Вздохнул горестно и присел вместе с Дарьюшкой.

- А как в народе говорят: кто в радости живет, того кручина не берет.

- Эх, Дарья, Дарья, не знаешь ты еще горя, не ухватывала тебя нойка за сердце.

И опять завздыхал Кузя.

А Дарьюшка никак не угомонится.

- Что ж тебе радоваться неохота?

- Отчего ж, - удивился Кузя. - Охота смертная, да участь горькая. Парни тут дурить стали. Обидно им, что Дарья Кузе такую честь

оказывает.

- Гля-ка, гля-ка, как она к нему липнет.

- Вот так пара!

- А Кузя-то кочетом себя ведет. Обсмеяли их, обхохотали. Подхватилась Дарья, взяла Кузю за руку.

- Пойдем, - говорит, - отсель. Вздохнул Кузя:

- Вишь, злости сколько в людях.

- Эко горе.

- То-то ж что горе.

И пошли они. Где слово какое друг дружке скажут. А где и по­молчат. Только хорошо им было вдвоем. А на прощанье договори­лись еще встретиться. И встречались еще. А дальше больше, друг без дружки вроде как и обойтись не могут.

Вот как-то сидят они на берегу Дона. Хорошо Кузе с Дарьюшкой. Когда с ней рядом, вроде отступает от него кручина. Взял он сухую палочку и бросил в воду. Покружила-покружила палочка и камнем на дно пошла. Запечалился Кузя: и что ж я такой злосчастный. Заприме­тила это Дарьюшка. Взяла незаметно камень и говорит:

- Смотри, и у меня потонет.

И бросила в воду. Глядь, а камень поплыл. Не по себе стало Да-рьюшке. А Кузя совсем омрачился.

- Эх, не бывать нам с тобою в этой жизни никогда. Помолчала Дарьюшка, а потом и говорит:

- Взойдет солнышко и на наш двор. А ты меня сосватай. Удивился Кузя, слов нет. Я не могу, - говорит. Отчего ж?

Если и отдадут тебя за меня, то все одно - я с тобой жить не смогу. Отчего ж? - допытывается Дарьюшка.

Мне будто кто-то ноги сводит и руки назад вяжет, - говорит он. Так оно выходит, что моя любовь горькая к тебе. Досада Дарьюшку забрала.

Иль, - говорит, - себя переможешь, иль я с тобой встречаться и не буду. Поднялась и ушла.

Посидел Кузя на бережку, посидел. И поплелся домой. Приходит и говорит матери:

Жениться хочу.

Мать посмотрела на него недоверчиво. На ком?

На Дарье, - отвечает Кузя.

Эк, хватил! Дочь атамана. Ты дерево по себе руби. Уперся Кузя. Первый раз мать его таким увидела. Она мне в совесть, и я ей тож. Это о она тебя надоумила? Смеется она над тобой. 1 1с до смеха нам… 1 1 завздыхал Кузя горестно.

А может, чо и выйдет? Пошла мать к свахе. Объяснила что и как. Та ажк рот раззявила от удивления. Мыслимо! Кузя и Дарья. И ни в ка-кую не соглашается. Атаман характером был крут, скольким сватам от ворот поворот давал. Срамиться-то кому хочется?!

Да ты только проведай, - упрашивает ее мать. - От чужого сто-ла не зазорно и повернуть. Подарков ей мать насулила. Согласилась-таки сваха.

Ладно, - говорит, - вечером сбегаю, как стемнеет, чтоб от лю-дей стыдно не было.

Обещание свое сваха сполнила в точности. Как стемнело, пришла она, атаману. Тот уж вечерять собрался. О том о сем зубы заговари-вала сваха, все-то духом не решалась сказать, зачем пришла.

Давай, выкладывай, зачем явилась, - говорит атаман. - А то ходишь, все вокруг да около. Помялась сваха и зачастила:

У вас есть товар красный, а у нас купец славный. Смеккнул атаман, в чем дело. И отвечает с неохотой, но как по-

- Был бы купец хорош, товару залеживаться ни к чему. Кто таков?

- Купец-молодец Кузя.

- Кузя?! Купец! Да в своем ли ты уме?

Сваха раззадорилась. Все одно - позор на свою голову накликала.

- Надо бы дочь спросить.

- Когда надо, сам спрошу.

А тут Дарья выходит. Своевольница.

- Отдай меня за Кузю. И на колени бух.

- В совесть он тебе, што ль?

- В совесть, - отвечает Дарья твердо.

- Дочка, дочка, не накормить коня сухопарого, не наделить чело­века бессчастного.

- Я наделю, - говорит Дарья. Атаман в гнев вошел.

- Значит, правду про вас в станице несут. Ну, погоди! Уйдешь самовольно, я с тебя и крест сниму!

Так и умелась сваха ни с чем.

Мать Кузю утешает как может. Отказ, мол, жениху не бесчес­тье. Жених, мол, как нищий, в один дом пришел - не удалось, пошел в другой…

Кузя ее утешения не слушает. У него думы о другом. Совсем па­рень в отчаянье вошел. Взял незаметно веревку и на зады пошел — туда, где дерево росло. Привязал он веревку к суку, встал на пенек, надел петлю на шею, простился с белым светом и с пенька сиганул. А сук возьми и обломись. Вроде как толстый сук. И дерево не гнилое. А обломился - и все тут.

- Эх ты, лютая смерть, неупросливая, неподатливая, - загоревал Кузя. - Значит, рубашка для меня еще не сшита.

Если не время умирать, то как жить, что делать? Не знает Кузя.

Поплелся Кузя к дому атамана. Вот идет он, а кубыть кто-то его в сторону уводит. Дошел, наконец, присел около ворот. Вдруг вышел сам атаман, отец Дарьин. Увидел Кузю, запенился, аж кипельный сде­лался. Спрашивает с ехидцей:

- Вы сюда по делу иль для легкого воздуха?

- По делу, - промямлил Кузя.

- Вы что ж, свой антирес имеете?

- Имею, - отвечает Кузя, - с Дарьей свидеться хочу.

- Нельзя!

- Отчего ж нельзя? Я к ней со всей душой.

Атаман мясами дюже одержимый был. Лапища такая, что увидишь - страх берет. Послал он благим матом Кузю по ухабистой дорожке.

Не был бы такой квелый, - кричит, - навалил бы я тебе вот этим 1 бадиком! Баранья твоя башка, иди отсюда от греха!

Встал Кузя, всей душой горем задетый. И диву дивится: ноги его сами несут от Дарьиного дома подалее.

Через какое время приходит ему весточка от Дарьюшки. Пере-дала ее верная подружка, мол, ждет она своего милого дружка Кузю в полночь у дуба, и если не придет, то не увидит Дарьюшки никогда: приходили-де сваты, и отец согласье дал.

Дождался полночи Кузя и пошел на околицу к дубу одиноко му, чтоб встретиться с милой Дарьюшкой. Кругом темень, хоть глаз выколи, ничего не видать. Шел-шел, шел-шел. Вроде как из станицы вышел, собачьего бреха не слыхать, а дуба все нет и нет. Назад повернул.

Сбился с дороги Кузя, зашел в какие-то кущи непролазные. Знать, так рок судил, так суждено. И пошел Кузя свою смертыньку искать, чтоб прибрала она его поскорее.

А Дарья к полночи ближе с постели встала, из хаты вышла, ни едина половица не скрипнула. Дверь затворила тихонечко. На ко-нюшню зашла, своего любимого Воронка оседлала, тряпками копыта обмотала. Задами коня вывела. И к одинокому дубу направилась.

На обусловленном месте ждет-пождет милого дружка. ан нет Кузи. Уж звезды блекнуть стали, а Кузи все нет. Радость у Дарьи на убыль, пошла. Думки всякие одолели. Не может быть такого, чтоб Кузя от нее отказался. Видать, от горя попал в беду. «Домой мне все одно возврату нету, поеду-ка я Кузю искать, из беды его, родного, выручать», - решила Дарья. И поехала куда глаза глядят.

В полдень видит Дарья в мареве, каменная девка чикиляет. Може, - думает, - она что про Кузю знает». Догнала Дарья камен-ную девку, о Кузе спрашивает. Приподняла каменная девка камен-ные веки - храбра казачка, не убоялась ее - и говорит:

Окажи услугу. Надои у меня каменного молока, тогда скажу. Удивилась Дарья: вот так задача. У девки! Да еще каменной! Надоить каменного молока! Где это слыхано?

Слезла Дарья с коня. Обошла каменную девку вокруг: не знает как к ней подступиться. А потом - была не была! Ухватилась за каменные титьки и давай туды-сюды тягать. Не поддаются титьки, словом, каменные они. Ободрала Дарья руки в кровь. Вдруг видит:

чудо! Брызнула струйка серая из одной титьки, упала на землю и превратилась в камень. Брызнула струйка из другой титьки, тож в камень превратилась. И пошло дело.

Каменная девка только успевает поворачиваться. Всю землю вокруг каменьями засыпала.

- Ну, будя с тебя, - говорит каменная девка, - видать, ты под счастливой планидой родилась.

А Дарья в ответ:

- Услуга за услугу.

- Кузя твой в обратной стороне, - говорит каменная девка. - Вя­жет его Горе-Злосчастие по рукам и ногам и подале от тебя уводит.

- Какое Горе-Злосчастие? - забеспокоилась Дарья. - Я ни разу его не видала.

- Ну, это немудрено: довольно взглянуть на Кузю через правое ухо твоего коня.

Обрадовалась Дарьюшка, хотела каменную девку приобнять, да та дальше зачикиляла по своим делам.

Теперь у Дарьюшки задача: Кузю горемычного отыскать. Пово­ротила она коня на обратный путь.

Долго ли, коротко ли, нагоняет Дарьюшка Кузю. Идет он пешки, спотыкаясь, горе-милый ее. Слезла Дарья с коня и посмотрела в его правое ухо. Батюшки мои! Свят-свят! Что она там увидела!

Горе-Злосчастие тонешенько, чернешенько, голова у него малым-малешенька, с наперсточек будет, туловище не спознать с соломиной, лычком связанное, подпоясанное, мочалами ноги изопуталися.

Бежит оно впереди Кузи и чертит что-то на дороге: судьбу его изменяет. То кругами вокруг него ходит - темнеет от этого у Кузи в глазах; то камень ему под ноги катнет - спотыкается Кузя; то на него запрыгнет, сядет на шею - согнется Кузя в три погибели; то к самому сердцу припадет - застонет Кузя, закручинится… Хочет назад пово­ротить, а Горе-Злосчастие ему не дает.

Захолонуло сердце у Дарьюшки, на такое глядючи. «Ну, - дума­ет, - погодь, мерзавка ты эдакая, расправлюсь я с тобой».

И поехала за ними вслед, чтоб только из виду не потерять.

На перекрестке дорог, у бел-горюч камня остановился Кузя, при­лег под кустиком и вроде бы приснул.

Глянула Дарья через правое ухо коня на своего бедоношу милого. И видит: забралось Горе-Злосчастие ему на грудь да чтой-то нашеп­тывает. Вздрагивает Кузя во сне, душа его криком кричит, стонет, мечется. Призадумалась Дарьюшка, как ей Кузю от Горя-Злосчастия освободить. И хлоп - придумала! Подошла она поближе к Кузе, рас­стелила тряпочку, приготовила нитку с иголкой. И говорит:

- Горе-Злосчастие, покажись-объявись.

А то молчок, затаилось. Трусливое, видать, это самое Горе-Злосчастие. Замечает Дарья: успокоился Кузя, заснул глубоким сном. Что делать? Чем бы Горе-Злосчастие замануть? Выплела Да­рьюшка из косы ленту, такую красивую, и говорит:

Хоть, ленту подарю? И положила ее на траву около себя. Глядь, исчезла лента.

Ну, покажись-объявись, - просит Дарья. Горе-Злосчастие ни гугу.

Сняла Дарья колечко.

Хоть, перстенек подарю, токо объявись. Раз и Горе-Злосчастие из рук перстенек вырвало. И хихикает, злорадствует.

Расстроилась Дарья, дарить больше нечего. Схватилась за голо-ву, еще платок остался. Сняла платок, расстелила на траве, а сама за один край его крепко ухватила.

Хошь, - говорит, - платок подарю, не простой, узорно-тканый, токо объявись, очень тебя прошу.

Горе-Злосчастие хвать платок. А Дарья его держит. Горе-Злосчастие на себя его тянет. А Дарья на себя. Отдай платок! - кричит Горе-Злосчастие.

Не отдам, - говорит Дарья. - Ни за что не отдам. Порвем пла-ток, какая тебе польза будет?!

Отпустило Горе-Злосчастие платок и спрашивает: Тебе каким манером показаться? А каким ты можешь? Дык я в любом виде могу объявиться. Ды не сможешь. А вот и смогу! Ды не сможешь! Смогу!

Завейся тогда веревочкой.

Глядь, веревочка завитая на тряпочке лежит. Схватила Дарья ве- ревочку. Завязала в три узла. В тряпочку завернула. И зашила. Ругается Горе-Злосчастие, грозится страшными карами. А Дарье одна дума: куда эту треклятую тряпицу деть. Сердце заходится, в висках стучит. Неужель удалось Горе-Злосчастие провести.

Видит, белгорюч камень у дороги лежит. Еле-еле отворотила Дарьюшка его, бросила под него тряпицу с Горем-Злосчастием. Ух! Дух бы надо перевести. Глядь, а камень покраснел как маков цвет и развалился пополам.

Схватила Дарья тряпицу, подбежала к дубу столетнему и кинула ее в дупло. Закачался дуб, затрещал, вот-вот упадет. Вытащила Дарья тря-пицу из дупла. Побежала к Дону и бросила ее подале в воду.

Поразмыкай Горе-Злосчастие, Дон ты наш батюшка! И на колени упала.

Пошло Горе-Злосчастие камнем на дно. Забурлила вода. Застился туманом Дон. Вышло тут солнышко из-за туч, подул ветерок, развеял туман. И успокоилась река. Приняла, знать, Горе-Злосчастие на себя.

Поклонилась Дарья Дону-батюшке. Полегчало ей на душе. Спра-вилась-таки она с Горем-Злосчастием. Пошла к своему Кузе мило­му. А тот спит себе, разметался. Хорошо ему, видать, сладко спится. Умаялась Дарья. В сон ее потянуло. И прилегла она рядом с Кузей.

Сквозь сон чувствует Дарьюшка, целует ее кто-то. Глаза откры-ла, а это Кузя ее жарко обнимает.

- Вставай, - говорит, - заждался я тебя. Да голос такой уверенный, диву даешься.

Глядит Дарья на него во все глаза. Сила в Кузе большая. Откуль? А тот кудрями тряхнул. (Сроду у него кудри-то не вилися.) И го­ворит:

- Вставай, лебедушка. Нам в станицу засветло надо попасть. Встала Дарья. Кузей любуется: ее рук дело. А Кузя коня спой-

мал, вскочил в седло. Опять Дарье удивление: вот тебе и мешковатый Кузя, вот тебе и бедоноша.

Кузя подхватил ее наперед себя, и поехали. Народ на улицу высы­пал. И атаман со двора вышел. Видит, Дарьюшка едет. А рядом с ней казак молодцеватый. Как влитой в седле сидит. Ну, Дарья! Ну и девка! Нашла, знать, по себе муженька. Да как песню играют. Как красиво выводят. Подъехали они поближе. Да никак это Кузя! Ах, твою рас-так! Кузя - он и есть. Досада взяла атамана, бадиком, как шашкой, заиграл. Спрашивает:

- Это ты никак, Кузя?

- Нет, - отвечает казак, - не Кузя, а Кузьма, прошу любить и жа­ловать.

Остепенился атаман, народ на него смотрит.

- Ну, если Кузьма, тогда засылай сватов.